АССАМБЛЕЯ ДЕТСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ

Союз Писателей России

Каталог Православное Христианство.Ру
Наши баннеры
 

Вячеслав Федоров

Деревянный мир


Что характерно: дом для русского человека никогда не был крепостью. Какая крепость, если дом даже на замок не замыкали, так, засовчик какой-никакой приладят или в лучшем случае дверь палкой припрут: нет, мол, никого дома. От лихого человека ни один запор не убережет, ну а гость без стука в чужой дом не войдет — грех большой.
Для русского человека дом был скорее всего космосом, который хранил дух и душу многих живших поколений. Ну а спутником человека было дерево. Из него он и создавал мир своего дома. Старики говаривали: «В дереве-дому человек живет, из дерева пьет, на дереве ест, дерево и старости третьей подсобной ногой пристанет, а после деревина — это и смертная домовина...»

Керженец-река — уникальное средоточие мастерового люда, умевшего обращаться с деревом. Здесь могли сладить все что угодно. Дома здесь рубили крепкими, чем-то похожими на те, что по сию пору можно встретить на северных землях.
Северные края нижегородские были царством дерева, потому в доме все было сотворено руками умельцев. Иноземные гости побаивались оказываться в глубинке, зато на ярмарках бывать любили и оставили о том немало свидетельств.

В 1805 году на Макарьевскую ярмарку попал лейб-медик Двора Его Императорского Величества Г. Реман. Он был основательно поражен увиденным и записал в своем дневнике:
«Это место представляет длинный ряд возов с необходимой в домашнем быту посудою, из коей многие статьи могут почесться редкостными в своем роде. Здесь находились, во-первых, деревянные блюда и чаши, в которых русский крестьянин ставит на стол свою пищу. Все это выточено из липового дерева, коего кора доставляет сперва вещество для бесчисленного множества рогож, служащих к увязыванию товаров, сложенных здесь огромными кипами. Между многими другими предметами, достойными любопытства, я часто удивлялся большим чашам до 1,5 аршин в поперечнике, выточенным из дерева, которые, несмотря на палящий зной солнца и сильное отражение лучей его от песка, на коем они поставлены, нимало не трескались. Другие чаши, меньшего размера и с крышкою, содержат внутри себя до 40 меньших, которые вкладываются одна в другую: это истинные образцы токарного искусства! Почти вся посуда, служащая для сельской роскоши, весьма хорошо покрыта желтым и темным лаком и украшена снаружи позолоченным или посеребренным бортиком; большая часть ее делается в деревнях Семеновского уезда, сюда она приходит целыми барками...»

Описывая увиденное и отмечая «редкость в своем роде», лейб-медик не мог и подозревать, что каждая вещь, выставленная в торговом ряду, обладала и таинственной силой. Так, в деревянных солонках соль всегда оставалась сухой. А в березовом коробе хлеб мог с десяток дней не черстветь и не плесневеть. Деревянной же ложкой можно было безбоязненно хлебать крутые щи, только что вытащенные из печки. В еловых кадочках рыжик мог долго храниться крепеньким и хрустким. В крутобокой ендове квасок даже жарким летним днем холодным оставался и с устатку хорошо шел. Братина мирила рассорившуюся артель. И так каждая сотворенная вещь.

Тайна русского бытия была сокрыта для иностранцев, и оттого они передавали только экзотику не понятого ими жизненного уклада. Таких записей иноземные путешественники оставили много, только уж больно пресны они, хотя и важны для истории.

Чаще всего приезжие люди восхищались богатством столиц и роскошью тамошней жизни. А в народе исстари говаривали: если мастер не может сделать красиво, он делает богато.
Под топором мастера деревянная чурка превращалась в одушевленную вещь. Она должна была помогать человеку в его жизни. Деревянными ковшами обносили вкруговую на пирах в знак единства и согласия. В знак счастья и прибыли дому его преподносили жениху и невесте.
Все, что богато и сотворено злато- или среброкузнецами, лишь копия с деревянных оригиналов. Ни красотой форм, ни оригинальностью они не взяли. Только лишь богатством.
«Человек должен был чувствовать свой дом маленькой вселенной, где все было подчинено общему с природой порядку. Ощущая гармонию, он чувствовал себя защищенным и сильным», — так утверждает знаток народного искусства Мария Александровна Некрасова, изрядно поездившая по глубинной России.

Так вот почему русские дома меньше всего походили на крепости. Они были защищены не силой оружия, а вселенской добротой, которая исходила от дерева. Даже сейчас, попадая в какую-нибудь музейную избу, чувствуешь на себе энергетику деревянных вещей, собранных там. Эта энергетика никогда не исчезала, она постоянно подпитывается, и музейный дом со строгими табличками ограничений все равно живет. Только вот хозяева его вышли, чтобы не мешать вам все внимательно рассмотреть и подивиться делам рук безвестных мастеров.

Корабельная резь


Сколь ни странствуй по свету, где ни пускай жизненные корни, а все равно наступит время, когда начнешь ощущать необъяснимую тягу в те места, где прошло детство, где стоял или стоит, доживая свой век, родительский дом. Упираемся, стараемся забыть о былом — не выходит. Понимаешь, что далеко уже все ушло и забыт ты всеми там, где рос, а совладать с собой не можешь. Надо ехать, хоть глянуть. Что же это тебя притянуло, позвало?

Иван Филиппович Блинов, уйдя на пенсию, так и сделал. Думал, погостит у старушки-матери подольше, чем бывал в отпусках, а вышло, что задержался на добрый десяток лет.
Ну, не отпускает его родительский дом, и все тут. В Нижнем квартира, семья, а он ничего с собой поделать не может. Теперь семья к нему летом наведывается да он раз в месяц в город снимается — за пенсией едет.

А родительский дом Ивана Филипповича на сегодняшний день знаменит: во Франции его знают, в Америке, Англии... Может, и еще где. А произошло все так...
Бытовало в прикерженских селах ремесло, которого упорно не замечали. То ли любопытствующего человека, который его в тонкостях изучил бы, не нашлось, то ли другие ремесла его затмили. А стоит в глубинку заехать, как оно само в глаза бросается.

В прикерженье избы рубили сродни северным: высокие, с подклетями, с небольшими оконцами и распашонками-ставнями. Они по сию пору могуче на камнях-валунах стоят. Избы эти, как правило, резьбой изукрашены...
Стоило нам о резьбе заикнуться, как сразу Городец поминают. Вот там, мол, резьба. И в книгах о городецкой резьбе все слова писаны.

Кто же спорит, городецкая резьба знаменита, она на дома с реки пришла. Городецкие «якуши» — плотники — в ней самые искусные были. Домовая резьба до сих пор корабельной зовется, и никто название это не оспаривает, но надо же и справедливым быть...
Корабельная резь с 1636 года документальное подтверждение имеет. В этот год балахнинские плотники сладили для голштинского посольства большой трехмачтовый корабль «Фридрих» и богато украсили его резьбой. Дальше и пошло... Суда Петра I, на которых он в Азовский поход ходил, тоже резной красотой были отмечены, хотя и для гибели строились.
Екатерина II плавала по Волге на галере «Тверь», так современники, описавшие ее поход, не могли не отметить труд волжских резчиков.

С богатых судов резь перекочевала на корабли-трудяги. По подсчетам ученых, к середине XIX века плавало по Волге около тысячи расшив, украшенных резьбой. Можно представить, сколько резчиков по берегам трудилось, чтобы красоту навести, чтобы богатством волжские суда блеснули. А богатство то с хитринкой было. Купец последние денежки на резьбу изводил, понимал, что по красоте о надежности судят.

Казалось бы, керженские мастера от Волги далековато жили и к корабельному делу отношения не имели, но это не так. Этнограф и писатель Сергей Васильевич Максимов отметил, будучи в Нижнем Новгороде: «Отвечая спросу и угождая вкусу поволжских богачей, в среде семеновских токарей издавна завелся особый сорт промышленников, которых и называли «балясниками». Их досужеству обязаны были своей пестротой и красотой все те суда, в особенности коноводки и расшивы, которые плавали вдоль Волги. Когда они выстраивались рядами, во время Макарьевской ярмарки, в самом устье Оки, вдоль плашкоутного моста, выставка эта была действительно своеобразной и поразительной. Подобной в иных местах и нельзя было уже встретить. Она местами напоминала и буддийские храмы с фантастическими драконами, змеями и чудовищами. Местами силилась она уподобиться выставке крупных по размерам и ярких по цветам лубочных картин, а все вместе очень походило на нестройную связь построек старинных теремков. Где балаганчики, крыльца, сходы и повалуши громоздились одни над другими и кичились затейливой пестротой друг перед другом. Идя по мосту с Нижнего базара города на песчаный мыс ярмарки, нельзя было не остановиться, и можно было подолгу любоваться всем этим неожиданным цветастым разнообразием».

Раз уж простое ремесло «балясников» в корабельном деле сгодилось, то какой мастер устоит от соблазна еще «красивше» сделать и те балясины точеные резьбой убрать. Так керженские мастера к резьбе и приобщились. Она у них от городецкой отличие имеет. Городецкая, та вся объемная, выпуклая, а по семеновской резьбе будто сверху рубанком прошлись: мастер лишь скупой линией объем намечал и дальше не шел.

Казалось бы, что стоило у Городецких «якушей» все приемы резьбы перенять — и вся недолга, так нет, значит, и в такой рези надобность была. Может, от баляс, державших лестничные перила и балконные поручни, она пошла. Что там объемы наводить, балясина и так круглая.

С годами «американская простота» резчиков потеснила. Волга стала избавляться от резных расшив и коноводок, строила суда «деловые и казенные» по «американскому способу». Вот корабельные резчики с воды на берег и подались. А работа им и там нашлась.

По прикерженью еще можно сыскать след корабельной рези, хоть вниз по течению подайся, хоть вверх. Только вот тает уж он очень быстро.
В прошлом году случайно, направлясь в Рустай, заглянули в деревню Феофаниха и поразились домам, что здесь улицей выстроились. Один другого лучше. Плотники свою фантазию изрядно потешили, украсив резьбой наличники и лобовые доски, что здесь прошвами зовутся. Среди всех выделялся огромный, почти трехэтажный домик, резь на нем была веселой, разухабистой: самовары, купчишки в картузиках, львы заморские.
Сейчас дом гол. Хозяева умерли, а наследники всю красоту за деньги спустили, «что гнить-то ей зря»

Говорят, из какого-то музея приезжали и увезли. Ладно, если из музея. Еще в одну деревеньку заглянули, так там хозяин о судьбе своих резных наличников так сказал. «Стар я уже, на кой они мне».

К стыду — опять иностранцы нас на место ставят. Заезжий француз богатство нашей земли не в деньгах увидел, а в мастеровом люде. Нам же что-то в последние годы деньги глаза застят. Когда уж это кончится? Когда на себя пристальнее взглянем?
Только ведь опоздать можно. Вот тогда настоящая беда случится. Не упомним, где родительские дома стояли. След их совсем затеряется.


При поддержке Министерства культуры и массовых коммуникаций
Техническая поддержка CYGNUS HOSTING